|
Перевод:
Алла Макарова
ПРОЛОГ
Техасский
олень, дремавший в ночной тиши саванны[1],
вздрогнул, услышав звук лошадиных копыт. Но он не покидает зеленого ложа, даже
не встает на ноги. Он только слегка поднимает свою красивую голову – над
высокой травой показываются его рога – и слушает: не мустанг[2] ли скачет с соседнего
пастбища?
Снова
доносится топот копыт. На этот раз можно различить и новый звук: звон металла,
удар стали о камень.
Этот
звук встревожил оленя. Он стремительно вскакивает и мчится по прерии. Лишь отбежав
на значительное расстояние, он останавливается, оглядывается назад: кто это
нарушил его ночной покой?
В ярком
свете луны южного неба он узнает злейшего своего врага – человека. Человек
приближается верхом на лошади.
Олень
готов уже снова бежать, но странный облик всадника приковывает его к месту. Припав
к земле, откинув голову далеко назад, он продолжает смотреть; в его больших
карих глазах отражаются страх и недоумение.
Что же
заставило оленя так долго вглядываться?
Лошадь?
Но это обыкновенный конь, взнузданный, оседланный. В его облике нет ничего
пугающего. Может быть, оленя испугал всадник? В нем есть что-то непривычное для
глаза, жуткое.
У
всадника нет головы!
Кинув
последний блуждающий взгляд, как бы силясь понять, что́ за невиданное чудовище
пугает его, олень помчался вглубь прерии. Он уже больше не оборачивается. Он
погружается в волны Леоны и, только переправившись на другой берег, чувствует
себя в безопасности.
Не
обращая внимания на испуг оленя, как будто даже не заметив его присутствия,
всадник без головы продолжает свой путь.
Он тоже
направляется к реке, но, как кажется, совсем не спешит и продвигается медленным,
спокойным, почти церемониальным шагом.
Поглощенный
своими мыслями, всадник опустил поводья, и лошадь его время от времени пощипывает
траву вдоль дороги. Ни голосом, ни порывистым движением не подгоняет он ее
вперед, когда, испуганная койотами, она забрасывает свою голову и, храпя,
останавливается как вкопанная. Он весь во власти каких-то таинственных дум и
совсем не замечает окружающей жизни. Ни единым звуком, ни даже шопотом не
выдает он своей тайны.
На плечи
всадника наброшено серапэ[3],которое
при порыве ветра развевается и открывает часть его корпуса. На ногах у него
высокие сапоги из шкуры ягуара. Защищенный таким образом от ночной сырости и от
тропических ливней, он продолжает ехать, молчаливый, как звезды, мерцающие над
ним, беззаботный, как цикады, стрекочущие в траве, как степной ветерок, играющий
складками его одежды.
Но вдруг
что-то словно вывело всадника из задумчивости; его конь ускорил шаг. Вот конь
тряхнул головой и радостно заржал. С вытянутой шеей, с раздувающимися ноздрями
он пускается вперед рысью и незаметно переходит в галоп.
Близость
реки – вот что заставило коня ускорить свой бег.
Конь не
останавливается до тех пор, пока не погружается в хрустальный поток реки. Вместе
с ним и всадник погружается до колен в воду.
Животное
с жадностью утоляет свою жажду, переплывает на противоположную сторону и
быстрой рысью поднимается по откосу берега.
Взобравшись
наверх, всадник без головы останавливается как бы в ожидании, чтобы конь
отряхнулся от воды, и затем снова продолжает путь.
А вокруг
простирается бесконечная саванна, и в таинственном свете месяца кажется, что
дали ее сливаются с небом.
|
