 Увеличить |
16. Прощание со
свободой
(лето 1567 — лето 1568)
Если
сумрачные сцены трагедии о Босуэле потребовали бы для своей поэтической
разработки гениальности Шекспира, то более мягкие, романтически взволнованные
сцены эпилога, разыгравшегося в замке Лохливен, выпало воссоздать писателю куда
менее значительному — Вальтеру Скотту[139].
И все же душе того, кто прочел эту книгу в детстве, мальчиком, она говорит
несравненно больше, нежели любая историческая правда, — ведь в иных
редких, избранных случаях прекрасная легенда одерживает верх над действительностью.
Как все мы юными, пылкими подростками любили эти сцены, как живо они запали нам
в душу, как трогали наши сердца! Уже в самом материале заложены все элементы
волнующей романтики: тут и суровые стражи, стерегущие невинную принцессу, и
подлые клеветники, ее бесчестящие, и сама она, юная, сердечная, прекрасная,
чудесно обращающая суровость врагов в добрые чувства, вдохновляющая мужские
сердца на рыцарское служение. Но не только сюжет, романтично и сценическое
оформление — угрюмый замок посреди живописного озера.
Принцесса
может затуманенным взором любоваться с башни своей прекрасной Шотландией,
нежным очарованием этого чудесного края с его лесами и горами, а где-то там,
вдали, бушует Северное море. Все поэтические силы, скрытые в сердцах
шотландцев, как бы кристаллизовались вокруг романтического эпизода из жизни их
возлюбленной королевы, а когда такая легенда находит себе и совершенное
воплощение, она глубоко и неотъемлемо проникает в кровь народа. В каждом поколении
ее вновь пересказывают и вновь утверждают; точно неувядающее дерево, дает она,
что ни год, все новые ростки; рядом с этой высокой истиной лежит в небрежении
бумажная труха исторических факторов, ибо то, что однажды нашло прекрасное
воплощение, живет и сохраняется в веках по праву всего прекрасного. И когда с
годами к нам вместе с зрелостью приходит недоверие и мы пытаемся за
трогательной легендой нащупать истину, она представляется нам кощунственно
трезвой, как стихотворение, пересказанное холодной, черствой прозой.
Но
опасность легенды в том, что об истинно трагическом она умалчивает в угоду
трогательному. Так и романтическая баллада о лохливенском заточении Марии
Стюарт замалчивает истинное, сокровенное, подлинно человеческое ее горе.
Вальтер Скотт упорно забывает рассказать, что его романтическая принцесса была
в ту пору в тягости от убийцы своего мужа, а ведь в этом, в сущности, и
заключалась величайшая ее душевная драма в те страшные месяцы унижения. Ведь
если ребенок, которого она носит во чреве, как и следует ожидать, родится до
срока, любой хулитель сможет безжалостно вычислить по непреложному календарю
природы, когда она стала физически принадлежать Босуэлу. Пусть день и час нам
неизвестны, но произошло это в непозволительное с точки зрения права и морали
время, когда любовь была равносильна супружеской измене или распутству — быть
может, в дни траура по умершему супругу, — в Сетоне или во время ее
прихотливых кочеваний из замка в замок, а может быть, и даже вернее, еще до
этого, при жизни мужа, — и то и другое равно зазорно. Мы лишь в том случае
до конца постигнем душевные терзания отчаявшейся женщины, когда вспомним, что
предстоящее ей рождение ребенка открыло бы миру с календарной точностью начало
ее преступной страсти.
Однако
покров так и не был сорван с этой тайны. Мы не знаем, как далеко зашла
беременность Марии Стюарт к моменту ее появления в Лохливене, не знаем, когда
она избавилась от снедавших ее страхов, ни того, родился ребенок живым или
мертвым, ни сколько недель или месяцев было детищу недозволенной любви, когда
его у нее забрали. Здесь все темно и зыбко, все свидетельства противоречат друг
другу, ясно лишь, что у Марии Стюарт были достаточно веские основания скрывать
даты своего материнства. Ни в одном письме, ни единым словом — уже это
подозрительно — не обмолвилась она никому о ребенке Босуэла. По официальному
сообщению, составленному ее секретарем Нау при ее личном участии, она
преждевременно произвела на свет нежизнеспособных близнецов — преждевременно:
остается лишь предположить, что в этой преждевременности не было ничего случайного,
недаром она взяла с собой в заточение своего аптекаря. По другой, столь же мало
достоверной версии, ребенок — девочка — родилась живой, была тайно увезена во
Францию и там скончалась в женском монастыре, не зная о своем королевском
происхождении. Но всякие догадки и предположения бессильны в этой недоступной
исследованию области, действительные события на веки вечные сокрыты
непроницаемой тьмой. Ключ к последней тайне Марии Стюарт заброшен на дно
Лохливенского озера.
Уже то
обстоятельство, что стражи Марии Стюарт помогли ей скрыть опасную тайну
рождения — или преждевременных родов — незаконного ребенка, доказывает, что они
отнюдь не были теми извергами, какими их — черным по черному — рисует
романтическая легенда. Госпожа Лохливена, леди Дуглас, которой лорды доверили
надзор за Марией Стюарт, тридцать лет назад была возлюбленной ее отца; шестерых
детей родила она Иакову V — старшим был граф Меррей, — прежде чем вышла
замуж за Дугласа Лохливенского, которому также родила семерых. Женщина, тринадцать
раз познавшая муки деторождения и сама терзавшаяся тем, что первые ее дети
рождены бастардами, могла больше чем кто-либо понять тревогу Марии Стюарт.
Жестокость, в которой ее упрекают, по-видимому, ложь и напраслина; узницу, надо
думать, приняли в Лохливене как почетную гостью. В ее распоряжении была целая
анфилада комнат, привезенные из Холируда повар и аптекарь, а также четыре или
пять приближенных женщин. Она пользовалась полной свободой в замке и как будто
выезжала даже на охоту. Если смотреть на вещи здраво, без романтического
пристрастия, обращение с ней надо прямо назвать снисходительным. В самом деле —
романтика заставляет нас забывать об этом, — женщина, решившаяся выйти
замуж за убийцу своего мужа спустя три месяца после убийства, виновата по
меньшей мере в преступном легкомыслии, и даже в наши дни суд помиловал бы
соучастницу, разве лишь приняв во внимание такие смягчающие вину
обстоятельства, как временное душевное расстройство или подчинение чужой воле.
Словом, если королеву, своим скандальным поведением нарушившую мир в стране и
восстановившую против себя всю Европу, на некоторое время принудили уйти на
покой, то это было благом не только для страны, но и для самой королевы. В эти
недели затворничества она наконец-то получает возможность успокоить
взбудораженные, взвинченные нервы, восстановить нарушенное равновесие, укрепить
подорванную Босуэлом волю; лохливенское заточение, в сущности, хотя бы на
несколько месяцев избавило безрассудную женщину от самой большой опасности — от
снедающей ее тревоги и нетерпения.
Поистине
снисходительной карой за столько содеянных безумств должно назвать это романтическое
заточение по сравнению с тем, что выпало на долю ее соучастника и
возлюбленного. Не так мягко обошлась судьба с Босуэлом! На море и на суше,
невзирая на обещания, преследует изгнанника разъяренная свора, голова его
оценена в тысячу шотландских крон, и Босуэл знает: самый надежный друг в
Шотландии выдаст и продаст его за эту награду. Но не так-то легко захватить
удальца: он пытается собрать своих верных для последнего сопротивления, а потом
бежит на Оркнейские острова, чтобы оттуда развязать войну с лордами. Меррей с
флотилией из четырех кораблей высаживается на островах, и лишь с трудом
ускользает гонимый от своих преследователей, отважившись в утлой скорлупке
выйти в открытое море. Он попадает в шторм. С изодранными парусами держит курс
суденышко, предназначенное для каботажного плавания, к берегам Норвегии, где
его захватывает датский военный корабль. Опасаясь выдачи, Босуэл хочет остаться
неузнанным. Он берет у матроса платье — уж лучше сойти за пирата, чем за
разыскиваемого короля Шотландии. Однако вскоре дознаются, кто он. Босуэла
пересылают с места на место и в Дании даже отпускают на свободу; он уже
радуется счастливому избавлению. Но тут лихого сердцееда настигает Немезида:
положение его резко ухудшается, оттого что какая-то датчанка, которую он в свое
время обольстил, пообещав на ней жениться, подала на него жалобу. Между тем в
Копенгагене дознались, какие ему вменяются преступления, и с этой минуты над
его головой занесен топор. Дипломатические курьеры мчатся взад и вперед. Меррей
требует его выдачи, особенно неистовствует Елизавета, которой важно заручиться
свидетелем против Марии Стюарт. В свою очередь, французские родичи Марии Стюарт
тайно хлопочут, чтобы датский король не выдал опасного свидетеля. Заточение
Босуэла становится все более строгим, однако только тюрьма и защищает его от
возмездия. Человек, который на поле брани не дрогнул бы и перед сотнею врагов,
должен каждый день со страхом ждать, что его в цепях пошлют на родину и после
страшных пыток казнят как цареубийцу. Одна темница сменяется другой, все суровее
и теснее его заключение, точно опасного зверя, держат узника за стенами и
решетками, и вскоре он уже узнает, что только смерть освободит его от оков. В
ужасающем одиночестве и бездействии проводит неделю за неделей, месяц за
месяцем, год за годом этот сильный, брызжущий энергией человек, гроза врагов,
кумир женщин, живьем гниет и разлагается исполинский сгусток жизненной энергии.
Хуже пытки, хуже смерти для бесшабашного удальца, который только в преизбытке
сил и в безбрежности свободы дышал полной грудью, который вихрем носился по
полям во главе охоты, вел своих верных навстречу врагу, дарил любовь женщинам
всех стран и познал все радости духа, — хуже пытки и смерти для него это
жуткое праздное одиночество среди холодных, немых, угрюмых стен, эта пустота
уходящего времени, сокрушающая жизненную энергию. По рассказам, которым охотно
веришь, он как бесноватый бился о железные прутья своей клетки и жалким безумцем
кончил жизнь. Из всех многочисленных спутников, претерпевших ради Марии Стюарт
пытку и смерть, на долю этого горячо любимого выпало самое долгое и страшное
покаяние.
Но
помнит ли еще Мария Стюарт о Босуэле? Действует ли и на расстоянии заклятие его
воли или медленно и постепенно расступается огненный круг? Никто не знает. Как
и многое другое в ее жизни, это осталось тайной. И только одному удивляешься.
Едва встав после родов, едва сбросив с себя иго материнства, она уже вновь
исполнена женского очарования, опять источает соблазн и тревогу. Опять — в
третий раз — вовлекает она юное существо в орбиту своей судьбы.
Приходится
все снова и снова с прискорбием повторять это: дошедшие до нас портреты Марии
Стюарт; написанные большей частью посредственными мазилами, не позволяют нам
взглянуть в ее душу. Со всех полотен глядит на нас с будничным безразличием
милое, спокойное, приветливое лицо, но ни одно из них не передает того
чувственного очарования, которое, несомненно, исходило от этой удивительной
женщины. Надо полагать, она излучала какое-то особое обаяние женственности, ибо
всюду, и даже среди врагов, приобретает она друзей. И невестою, и вдовой, на
каждом троне и в каждом узилище умела она создать вокруг себя эту атмосферу сочувствия,
так что самый воздух вокруг нее как бы пронизан теплом и ласкою. Едва
появившись в Лохливене, она сразу покорила молодого лорда Рутвена, одного из
своих стражей; лорды вынуждены были убрать его. Но не успел Рутвен покинуть
замок, как ею покорен другой юный лорд, Джордж Дуглас Лохливенский. Понадобилось
лишь несколько недель, и сын ее тюремщицы готов на любые жертвы — во время ее
побега он самый ревностный и преданный ее помощник.
Был ли
он только помощником? Не был ли юный Дуглас для нее чем-то большим в эти месяцы
заточения? Осталась ли эта склонность рыцарственной и платонической?
Ignorabimus[140].
Во всяком случае, Мария Стюарт, не стесняясь, использует чувства молодого
человека и не скупится на хитрость и обман. Кроме личного очарования, у королевы
имеется еще и другая приманка: соблазн добиться вместе с ее рукой и власти
магнетически действует на всех, кого она ни встречает на своем пути. Похоже,
что Мария Стюарт — но тут можно отважиться лишь на догадку — поманила польщенную
мать юного Дугласа возможностью брака, чтобы купить ее снисходительность, ибо
постепенно охрана становится все более нерадивой и Мария Стюарт может наконец
приступить к делу, к которому устремлены все ее помыслы: к своему освобождению.
Первая
попытка (25 марта), хоть и искусно подготовлена, терпит неудачу. Каждую неделю
одна из прачек замка вместе с другими служанками переправляется в лодке на
берег и обратно. Дуглас взялся уломать прачку, и она согласилась обменяться с
королевой платьем. В грубой одежде служанки; под густым покрывалом, скрывающим
ее черты, Мария Стюарт благополучно минует охрану у замковых ворот. Она садится
в лодку, отплывающую к берегу, где ее поджидает с лошадьми Джордж Дуглас. Но
тут одному из гребцов вздумалось пошутить со стройной прачкой, накинувшей на
голову вуаль. Под предлогом, что он хочет поглядеть, какова она лицом, он
пытается сорвать с нее покрывало, и Мария Стюарт в страхе хватается за нее
своими узкими, белыми, нежными руками. И эта тонкая аристократическая рука с
холеными пальчиками, какие трудно предположить у прачки, выдает ее. Гребцы
всполошились и, хоть разгневанная королева приказывает им грести к противоположному
берегу, поворачиваются отвозят ее обратно в тюрьму.
О случае
этом немедленно доносят властям, и охрану узницы усиливают. Джорджу Дугласу запрещено
появляться в замке. Но это не мешает ему поселиться поблизости и держать с
королевой постоянную связь; как преданный гонец, он несет почтовую службу между
ней и ее сторонниками. Ибо, сколь это ни странно, у королевы-узницы,
объявленной вне закона и уличенной в убийстве, после года правления Меррея
опять появились сторонники. Кое-кто из лордов, Сетоны и Хантлеи в первую
голову, отчасти из ненависти к Меррею все время хранили верность Марии Стюарт.
Но что особенно удивительно, самых рьяных приверженцев находит она в
Гамильтонах, своих заклятых противниках. Дома Гамильтонов и Стюартов искони
враждовали между собой. Гамильтоны — самый могущественный род после Стюартов —
ревниво оспаривали у Стюартов корону для своего клана; теперь им представляется
удобный случай, женив одного из своих сынов на Марии Стюарт, возвести его на
шотландский престол. Эти соображения заставляют их — ибо что политике до
морали! — стать на сторону женщины, чьей казни за мужеубийство они
домогались всего лишь несколько месяцев назад. Трудно предположить, что Мария
Стюарт серьезно (или Босуэл уже забыт?) подумывала о том, чтобы выйти замуж за
одного за Гамильтонов. Очевидно, она изъявила согласие из расчета, надеясь этим
купить себе свободу. Джордж Дуглас, которому она тоже обещала свою руку — двойная
игра отчаявшейся женщины, — служит ей посредником в этих переговорах,
кроме того, он руководит всей операцией в целом. Второго мая приготовления
закончены; и, как всегда в тех случаях, когда отвага призвана заменить осмотрительность,
Мария Стюарт бестрепетно встречает неизвестность.
Побег
этот необычайно романтичен, как и подобает романтичной королеве. Мария Стюарт
или Джордж Дуглас заручились в замке помощью мальчика Уильяма Дугласа, который
служит здесь пажом, и сметливый, проворный подросток с честью выполнил свою
задачу. По заведенному строгому порядку все ключи от Лохливенских ворот на
время общего ужина кладутся для верности рядом с прибором коменданта, а после
ужина он уносит их с собой и прячет под изголовье. Даже за трапезой хочет он их
иметь перед глазами. Так и сейчас тяжелая связка лежит перед ним, поблескивая
металлом. Разнося блюда, смышленый мальчуган пострел неприметно бросает на
ключи салфетку, и, пользуясь тем, что общество за столом, изрядно приложившись
к бутылкам, беззаботно беседует, он, убирая со стола, прихватывает с салфеткой
и ключи. А потом все идет как по-писаному. Мария Стюарт переодевается в платье
одной из служанок, мальчик спешит вперед и, открывая дверь за дверью, тщательно
запирает их снаружи, чтобы затруднить преследователям выход, а потом всю связку
бросает в озеро. Он уже заранее сцепил все имеющиеся на острове лодки и выводит
их за своей на середину озера: этим он отрезает дорогу погоне. После чего ему
остается одно: в сумерках теплого майского вечера быстрыми ударами весел
править к берегу, где их ждут Джордж Дуглас и лорд Сетон с пятьюдесятью
всадниками. Королева немедля садится в седло и скачет всю ночь напролет к замку
Гамильтонов. Едва она почувствовала Себя на свободе, как в ней снова пробудилась
ее обычная отвага.
Такова
знаменитая баллада о побеге Марии Стюарт из омываемого волнами замка, побеге, который
стал возможен благодаря преданности любящего юноши и самопожертвованию отрока;
обо всем этом при случае можно прочитать у Вальтера Скотта, запечатлевшего этот
эпизод во всей его романтичности. Летописцы смотрят на дело трезвее. По их
мнению, суровая тюремщица леди Дуглас якобы больше была осведомлена о побеге,
чем считала нужным показать и чем это вообще показывают, и всю эту прекрасную
повесть она сочинила потом, чтобы объяснить, почему стража так кстати ослепла и
проявила такую нерадивость. Но не стоит разрушать легенду, когда она так
прекрасна. К чему гасить эту последнюю романтическую зорю в жизни Марии Стюарт?
Ибо на горизонте уже сгущаются тучи. Пора приключений приходит к концу. В
последний раз эта молодая смелая женщина пробудила и познала любовь.
Спустя
неделю у Марии Стюарт уже шеститысячное войско. Еще раз как будто готовы рассеяться
тучи, снова воссияли на какое-то мгновение благосклонные звезды над ее головой.
Не только Сетоны и Хантлеи — вернулись все старые ее сподвижники, не только
клан Гамильтонов перешел под ее знамена, но и, как это ни удивительно, большая
часть шотландской знати, восемь графов, девять епископов, восемнадцать дворян и
более сотни баронов. Поистине странно — а впрочем, ничуть не странно, если
вспомнить, что никто в Шотландии не может править самовластно, не восстановив
против себя всю знать. Жесткая рука Меррея пришлась лордам не по нраву. Лучше
присмиревшая, хоть и стократ виновная королева, нежели суровый регент. Да и за
границей спешат поддержать освобожденную королеву. Французский посол явился к
Марии Стюарт, чтобы засвидетельствовать ей, правомерной властительнице, свою
лояльность. Елизавета послала нарочного выразить радость по поводу «счастливого
избавления». Положение Марии Стюарт за год неволи значительно окрепло и
прояснилось, опять ей выпала счастливая карта. Но, словно охваченная недобрым
предчувствием, уклоняется шотландская королева, доселе такая мужественная и
воинственная, от вооруженной схватки — она предпочла бы кончить дело миром;
когда бы брат оставил ей хоть робкий глянец королевского величия, она, так
много пережившая, охотно отдала б ему всю власть. Какая-то часть той энергии,
которую крепила в ней железная воля Босуэла, надломилась — ближайшие дни это
покажут; после пережитых тревог, забот и треволнений, после всей этой неистовой
вражды она мечтает лишь об одном — о свободе, умиротворенности и покое. Но
Меррей и не думает хотя бы частично поступиться властью. Его честолюбие и
честолюбие Марии Стюарт — дети одного отца, а тут нашлись и советчики,
старающиеся закалить его решимость. В то время как Елизавета посылает Марии
Стюарт поздравления, английский, государственный канцлер Сесил, со своей
стороны, всячески нажимает на Меррея, требуя, чтобы он разделался наконец с
Марией Стюарт и католической партией в Шотландии. И Меррей не долго
раздумывает. Он знает: пока Мария Стюарт на свободе, в Шотландии не быть миру.
Перед ним великий соблазн раз навсегда поквитаться с лордами-смутьянами и
преподать им памятный урок. С обычной своей энергией он быстро собирает войско,
уступающее, правда, по численности противнику, но зато лучше управляемое и
более дисциплинированное. Не выжидая подмоги, выступает он в направлении
Глазго. И тринадцатого мая под Лангсайдом настает час окончательного расчета
между королевой и регентом, между братом и сестрой, между одним Стюартом и
другим.
Битва
при Лангсайде была короткой, но решающей. Ни долгих колебаний, ни переговоров,
как это было в битве при Карберри; в стремительной атаке налетает конница Марии
Стюарт на неприятельские линии. Но Меррей хорошо выбрал позицию; еще до того,
как вражеской кавалерии удается штурмовать холм, она рассеяна жарким огнем, а
потом смята и разгромлена в контратаке. Все кончено в каких-нибудь три четверти
часа. Бросив все орудия и триста человек убитыми, последняя армия королевы
обращается в беспорядочное бегство.
Мария
Стюарт наблюдала сражение с высокого холма; увидев, что все потеряно, она
сбегает вниз, садится на коня и с небольшим отрядом провожатых гонит во весь
опор. Она больше не думает о сопротивлении, панический ужас охватил ее. Сломя
голову, не разбирая дороги, несется она через пастбища и болота, по полям и
лесам — и так без отдыха весь этот первый день, с одной мыслью: только бы
спастись! «Я изведала все, — напишет она позднее кардиналу
Лотарингскому, — хулу и поношение, плен, голод, холод и палящий зной,
бежала неведомо куда, проскакав девяносто две мили по бездорожью без отдыха и
пищи. Спала на голой земле, пила прокисшее молоко, утоляла голод овсянкой, не
видя куска хлеба. Три ночи провела я в глуши, одна, как сова, без женской
помощи». Такой, в освещении этих последних дней, отважной амазонкой,
романтической героиней и осталась она в памяти народа. В Шотландии ныне забыты
все ее слабости и безрассудства, прощены и оправданы все ее преступления,
внушенные страстью. Живет лишь эта картина — кроткая пленница в уединенном
замке и вторая — отважная всадница, которая, спасая свою свободу, скачет ночью
на взмыленном коне, предпочитая тысячу раз умереть, чем трусливо и бесславно
сдаться врагам. Уже трижды бежала она под покровом ночи — первый раз с Дарнлеем
из Холируда, второй раз в мужской одежде к Босуэлу из замка Бортуик, в третий раз
с Дугласом из Лохливена. Трижды в отчаянной, бешеной скачке спасала она свою
корону и свободу. Теперь она спасает только свою жизнь.
На
третий день после битвы при Лангсайде достигает Мария Стюарт Дандреннанского
аббатства у самого моря. Здесь граница ее государства. До последнего рубежа
своих владений бежала она, как затравленная лань. Для вчерашней королевы не
найдется сегодня надежного прибежища во всей Шотландии; все пути назад ей
отрезаны; в Эдинбурге ее ждет неумолимый Джон Нокс и снова — поношение черни,
снова — ненависть духовенства, а возможно, позорный столб и костер. Ее последняя
армия разбита, прахом пошли ее последние надежды. Настал трудный час выбора.
Позади лежит утраченная страна, куда не ведет ни одна дорога, впереди —
безбрежное море, ведущее во все страны мира. Она может уехать во Францию, может
уехать в Англию, в Испанию. Во Франции она выросла, там у нее друзья и родичи и
много еще тех, кто ей предан, — поэты, посвящавшие ей стихи, дворяне,
провожавшие ее к шотландским берегам; эта страна уже однажды дарила ее
гостеприимством, венчала пышностью и великолепием. Но именно потому, что ее
знали там королевой во всем блеске земной славы, вознесенную превыше всякого
величия, ей претит вернуться туда нищенкой, просительницей в жалких лохмотьях,
с замаранной честью. Она не хочет видеть язвительную усмешку ненавистной
итальянки Екатерины Медичи, не хочет жить подачками или быть запертой в монастыре.
Но и бежать к замороженному Филиппу в Испанию кажется ей унизительным; никогда
этот ханжеский двор не простит ей, что с Босуэлом соединил ее протестантский
пастора что она стала под благословение еретика. Итак, остается один лишь
выбор, вернее, не выбор, а неизбежность: направиться в Англию. Разве в самые
беспросветные дни ее пленения не дошел до нее подбадривающий голос Елизаветы,
заверявший, что она «в любое время найдет в английской королеве верную подругу»?
Разве Елизавета не дала торжественную клятву восстановить ее на престоле? Разве
не послала ей перстень — верный залог, с помощью которого она в любой час может
воззвать к ее сестринским чувствам?
Но тот,
чьей руки хоть однажды коснулось несчастье, всегда вытягивает неверный жребий.
Впопыхах, как обычно при ответственных решениях, принимает Мария Стюарт это,
самое ответственное; не требуя никаких гарантий, она еще из Дандреннанского
монастыря пишет Елизавете: «Разумеется, дорогая сестра, тебе известна большая
часть моих злоключений. Но то, что сегодня заставляет меня писать тебе,
произошло так недавно, что вряд ли успело коснуться твоего слуха. А потому я
должна со всей краткостью сообщить, что те мои подданные, которым я особенно
доверяла и которых облекла высшими почестями, подняли против меня оружие и
недостойно со мной поступили. Всемогущему вершителю судеб угодно было
освободить меня из жестокого заточения, в кое я была ввергнута. С тех пор,
однако, я проиграла сражение и большинство моих верных погибло у меня на
глазах. Ныне я изгнана из моего королевства и обретаюсь в столь тяжких
бедствиях, что, кроме Вседержителя, уповаю лишь на твое доброе сердце. А потому
прошу тебя, милая сестрица, позволь мне предстать перед тобой, чтобы я могла
рассказать тебе о моих злоключениях.
Я также
молю бога, да ниспошлет тебе благословение неба, а мне — кротость и утешение, которое
я больше всего надеюсь и молю получить из твоих рук. А в напоминание того, что
позволяет мне довериться Англии, я посылаю ее королеве этот перстень, знак
обещанной дружбы и помощи. Твоя любящая сестра Maria R.»[141].
Второпях,
словно не давая себе опомниться, набрасывает Мария Стюарт эти строки, от
которых зависит все ее будущее. Потом она запечатывает в письмо перстень и
передает то и другое верховому. Однако в письме не только перстень, но и ее
судьба.
Итак,
жребий брошен. Шестнадцатого мая Мария Стюарт садится в рыбачий челн,
пересекает Солуэйский залив и высаживается на английском берегу возле
небольшого портового городка Карлайла. В этот роковой день ей нет еще двадцати
пяти, а между тем жизнь для нее, в сущности, кончена. Все, чем судьба может в
преизбытке одарить человека, она пережила и перестрадала, все вершины земные ею
достигнуты, все глубины измерены. В столь ничтожный отрезок времени ценой
величайшего душевного напряжения познала она все крайности жизни: двух мужей
схоронила и утратила два королевства, побывала в тюрьме, заплуталась на черных
путях преступления и все вновь всходила на ступени трона, на ступени алтаря,
обуянная новой гордыней. Все эти недели, все эти годы она жила в огне, в таком
ярком, полыхающем, всепожирающем пламени, что отблеск его светит нам и через
столетия. И вот уже рассыпается и гаснет костер, все, что было в ней лучшего, в
нем перегорело; от некогда ослепительного сияния остался лишь пепел и шлак.
Тенью былой Марии Стюарт вступает она в сумерки своего существования.
|
