Глава 37. ГЛАВА, В
КОТОРОЙ ЖИЛЬБЕР ПОНИМАЕТ, ЧТО ЛЕГЧЕ СОВЕРШИТЬ ПРЕСТУПЛЕНИЕ, НЕЖЕЛИ ПОБЕДИТЬ
ПРЕДРАССУДОК
По мере
того, как овладевшее было Жильбером страдание отступало, мысли его прояснялись.
Между
тем сумерки сгустились настолько, что он ничего не мог разглядеть. Его охватило
непреодолимое желание увидеть поближе деревья, дом, дорожки, скрывшиеся в
наступившей темноте и слившиеся в однородную массу, над которой носился, словно
над пропастью, шальной ветер.
Ему
вспомнился вечер из далекого, счастливого прошлого, когда он захотел узнать об
Андре новости, повидать ее, услышать ее голос и, рискуя жизнью, не оправившись
как следует от раны, полученной им тридцать первого мая, пробрался по водосточной
трубе со второго этажа на благословенную землю того самого сада.
В то
время проникнуть в дом было крайне рискованно: там постоянно жил барон, Андре была
под присмотром; однако, несмотря на опасность, Жильбер помнил, как это было
приятно, как радостно забилось его сердце, когда он услышал ее голос.
– А
что, если я повторю все это, если я в последний раз на коленях проползу по
дорожкам в поисках обожаемых следов, оставленных на песке ножками моей
возлюбленной?
Жильбер
выговорил это страшное слово почти громко, испытывая странное удовольствие от
его звучания.
Жильбер
замолчал и стал пристально вглядываться в то место, где должен был, по его предположениям,
находиться павильон.
Спустя
минуту он прибавил:
– Нет
никаких доказательств, что в павильоне есть другие жильцы: света нет, никакого
шума не слышно, двери заперты. Войду, пожалуй!
У
Жильбера было одно достоинство: стоило ему принять решение, как он немедленно
приступал к его исполнению. Он отворил дверь мансарды и прокрался на цыпочках
неслышно, словно сильф, мимо двери Руссо. Добравшись до второго этажа, он
отважно сел верхом на сточный желоб и съехал вниз, рискуя превратить в лохмотья
штаны, которые еще утром были новехоньки.
Оказавшись
внизу, он еще раз мысленно пережил то, что случилось с ним в первое его посещение
павильона; песок заскрипел у него под ногами; он узнал калитку, через которую
Николь провела когда-то де Босира.
Он
подошел к крыльцу с намерением прижаться губами к медной кнопке на решетчатом
ставне, говоря себе, что рука Андре, вне всякого сомнения, касалась этой
кнопки. Преступление Жильбера так сильно подействовало на него, что он стал
относиться к своей жертве почти с благоговением…
Шум,
неожиданно долетевший до него из внутренних покоев, заставил молодого человека
вздрогнуть; шум этот был едва уловим; можно было подумать, что кто-то легко
ступал по паркету.
Жильбер
отступил и смертельно побледнел. Он так исстрадался за последние дни, что когда
заметил, как из-под двери пробивается свет, он решил, что суеверие, дитя
незнания и неспокойной совести, зажгло в его глазах нечто вроде жуткого
пламени, которое теперь и отражается в планках ставня. Он подумал, что его
душа, изнемогая под тяжестью пережитого ужаса, призывает на помощь другую душу
и что перед ним возникают видения, как у потерявшего рассудок или сгорающего от
страсти влюбленного.
Однако
шаги и свет становились ближе, а Жильбер все никак не мог поверить своим глазам
и ушам. Вдруг ставень распахнулся в ту самую минуту, как юноша прильнул в
надежде заглянуть в щель; его отбросило ударом к стене; он громко вскрикнул и
упал на колени.
Его
поверг наземь не столько удар, сколько то, что он увидел. Он полагал, что в
доме никого нет: ведь он стучал в дверь, но ему так никто и не открыл, и вдруг
теперь перед ним явилась Андре.
Девушка, –
а это была именно она, а не призрак, – вскрикнула. Однако она все-таки
была менее его напугана, потому что, несомненно, ожидала кого-то.
– Кто
вы такой? Что вам угодно? – спросила она.
– Простите,
простите, мадмуазель! – пробормотал Жильбер, смиренно склонив голову.
– Жильбер,
Жильбер здесь! – воскликнула Андре с удивлением, в котором не было ни страха,
ни гнева. – Жильбер у нас в саду! Что вы тут делаете, дружок?
Это
обращение больно отозвалось в сердце юноши.
– Не
браните меня, мадмуазель, будьте милосердны, я столько выстрадав! –
взволнованно произнес он.
Андре с
удивлением посмотрела на Жильбера, не зная, чему приписать его смиренный вид.
– Прежде
всего, встаньте и объясните, как вы здесь очутились?
– Мадмуазель! –
вскричал Жильбер. – Я не встану до тех пор, пока вы меня не простите!
– А
что вы сделали, чтобы я вас прощала? Отвечайте! Объясните же мне, наконец! Во
всяком случае, – грустно улыбаясь, продолжала она, – прегрешение,
должно быть, невелико, а потому и простить вас мне будет нетрудно. Ключ вам дал
Филипп?
– Ключ?
– Ну,
конечно. Мы условились, что я никому не стану отпирать дверь в его отсутствие.
Должно быть, это он дал вам ключ, если только вы не перелезли через стену.
– Ваш
брат, господин Филипп?.. – пролепетал Жильбер. – Нет, нет,
разумеется, не он. Да речь идет вовсе не о вашем брате, мадмуазель. Значит, вы
никуда не уехали, не покинули Францию? Какое счастье! Какое непредвиденное
счастье!
Жильбер
приподнялся на одно колено, раскинул руки и с удивившим Андре простодушием
возблагодарил Небо.
Андре
склонилась над ним и, с беспокойством взглянув на него, заметила:
– Вы
говорите, как безумный, господин Жильбер! Вы порвете мне платье! Пустите же
меня, отпустите платье! Прошу вас прекратить эту комедию!
Жильбер
поднялся.
– Вот
вы уж и сердитесь! – сказал он. – Но мне не на что жаловаться, потому
что я это заслужил. Я знаю, что не так мне следовало бы предстать перед вами.
Но что вы хотите? Я не знал, что вы живете в этом павильоне, я был уверен, что
здесь никого нет; я пришел сюда, потому что все здесь должно было напомнить мне
о вас… И только случайность… По правде сказать, я и сам не знаю, что говорю.
Простите меня, я хотел обратиться прежде к вашему отцу, а он куда-то исчез…
Андре
удивленно вскинула брови.
– К
моему отцу? – переспросила она. – Почему к отцу?
Жильбера
смутил этот вопрос.
– Потому
что я очень вас боюсь, – отвечал он, – я понимаю, что было бы лучше,
если бы объяснение произошло между вами и мною: это самый надежный способ все
исправить.
– Исправить?
Что это значит? – спросила Андре. – И что должно быть исправлено?
Отвечайте.
Жильбер
посмотрел на нее глазами, полными любви и смирения.
– Не
гневайтесь! – взмолился он. – Конечно, это большая дерзость с моей
стороны, я знаю… Ведь я – такое ничтожество! Да, повторяю, это большая дерзость
– поднять глаза столь высоко! Однако зло свершилось.
Андре
сделала нетерпеливый жест.
– Ну,
преступление, если угодно, – продолжал Жильбер. – Да, преступление,
тяжкое преступление. Однако вините в этом рок, мадмуазель, только не мое
сердце…
– Ваше
сердце? Ваше преступление? Рок?.. Вы, верно, сошли с ума, господин Жильбер: вы
меня пугаете.
– Это
невозможно! Я испытываю к вам глубокую почтительность! Я полон раскаяния
Неужели я, с опущенной головой и умоляюще сложенными руками, могу внушать вам
какое-нибудь другое чувство, кроме жалости?
Мадмуазель!
Послушайте, что я вам скажу, я клянусь перед лицом Бога и людей: я хочу всей
своей жизнью искупить минутную оплошность; я хочу, чтобы в будущем вы были
очень счастливы, чтобы счастье изгладило все прошлые несчастья. Мадмуазель…
Жильбер
замолчал в нерешительности.
– Мадмуазель! –
продолжал он. – Дайте ваше согласие на брак, который освятит преступный
союз! Андре отпрянула – Нет, нет! – пробормотал Жильбер. – Я не
безумец. Не уходите! Не вырывайте руки, дайте мне поцеловать ее! Смилуйтесь,
сжальтесь… Будьте моей женой!
– Вашей
женой? – вскричала Андре, решив, что это она сошла с ума.
– Скажите,
что вы прощаете мне ту ужасную ночь! – с душераздирающими рыданиями прохрипел
Жильбер. – Скажите, что мое нападение вас ужаснуло, но скажите, что вы
меня, раскаявшегося, прощаете! Скажите, что моя любовь, так долго сдерживаемая,
оправдывала мое преступление!
– Ничтожество! –
охваченная дикой яростью вскричала Андре. – Так это был ты? О Боже, Боже!
Андре
обхватила голову руками, словно пытаясь ухватиться за ускользавшую мысль.
Жильбер
отступил, оцепенев при виде прекрасной бледной головы Медузы, воплощавшей в эту
минуту ужас и в то же время изумление.
– Неужто
мне было уготовано такое несчастье. Боже мой? – воскликнула девушка, все
сильнее возбуждаясь.
– Неужели
моему имени суждено быть опозоренным дважды: самим преступлением и тем, кто его
совершил? Отвечай, подлец! Отвечай, презренный! Так это был ты?
– Она
ничего не знала! – пробормотал подавленный Жильбер.
– На
помощь! На помощь! – закричала Андре, скрываясь в комнатах. – Филипп!
Филипп! Ко мне, Филипп!
Бросившийся
было за ней Жильбер, потерявшись от отчаяния, стал озираться в поисках места,
куда бы он мог упасть под ударами, которых он ожидал, или оружия для защиты.
Однако
никто не пришел на зов Андре, Андре была одна.
– Никого!
Никого! – в приступе бешенства вскричала девушка. – Вон отсюда,
негодяй! Не испытывай гнева Божьего!
Жильбер
медленно поднял голову.
– Ваш
гнев для меня страшнее всего! – пробормотал он. – Не сердитесь на
меня, мадмуазель! Сжальтесь!
Он
умоляюще сложил руки.
– Убийца!
Убийца! Убийца! – продолжала кричать молодая женщина.
– Вы
даже не хотите меня слушать? – вскричал Жильбер. – Выслушайте меня,
по крайней мере, а потом прикажите убить.
– Выслушать?
Выслушать тебя? Этого только не хватало! Да и что ты можешь сказать?
– То,
что я уже сказал: я совершил преступление, которое вполне простил бы каждый,
умей он читать в моем сердце, и я готов исправить это преступление.
– А-а! –
вскричала Андре. – Так вот в чем смысл того слова, которое привело меня в
ужас раньше, чем я его поняла! Брак!.. Мне кажется, вы говорили об этом?
– Мадмуазель! –
пролепетал Жильбер.
– Брак! –
продолжала гордая девушка, все более распаляясь. – Нет, я не сержусь на
вас, я вас презираю, я вас ненавижу! И я не понимаю, как можно жить, если
знаешь, что кто-то презирает тебя так, как я презираю вас!
Жильбер
побледнел, злые слезы блеснули на его ресницах; его побелевшие губы вытянулись
и стали похожи на две перламутровые нити.
– Мадмуазель! –
с дрожью в голосе воскликнул он. – Я не такое уж ничтожество, чтобы я не
мог заплатить за вашу утраченную честь!
Андре
выпрямилась.
– Если
уж говорить об утраченной чести, сударь, – гордо молвила она, – то о
вашей, а не о моей. Моя честь всегда со мной, и она неприкосновенна. Вот если
бы я согласилась на брак с вами, тогда бы я себя обесчестила!
– Вот
уж никогда бы не подумал, – холодно и в то же время нерешительно отвечал
Жильбер, – что для будущей матери что-либо может иметь значение, кроме ее
ребенка.
– А
я считаю, что вы не смеете даже думать об этом, сударь! – сверкнув
глазами, возразила Андре.
– Напротив,
я подумаю и позабочусь о нем, мадмуазель, – отвечал Жильбер, постепенно
оправляясь от удара. – Я займусь этим, я не хочу, чтобы мой ребенок умер
от голода, как это часто случается в благородных семействах, где девицы
по-своему понимают вопросы чести. Люди равны между собой; лучшие люди
провозгласили этот принцип. Я еще могу понять, что вы не любите меня, потому
что не знаете, какое у меня сердце; я могу понять, что вы меня презираете,
потому что не знаете моих мыслей. Но чтобы вы отказали мне в праве позаботиться
о моем ребенке – нет, этого я не пойму никогда! Предлагая вам брак, я не
пытался удовлетворить ни свое желание, ни страсть, ни честолюбие; я исполнял долг;
я приговаривал себя к тому, чтобы стать вашим рабом, я готов был отдать ради
вас свою жизнь. Боже мой, да вы никогда бы не носили моего имени, если бы не
захотели! Вы продолжали бы относиться ко мне как к садовнику Жильберу, я это
заслужил, но ребенок… Вы не должны им жертвовать. Вот триста тысяч ливров,
которые щедрый покровитель, отнесшийся ко мне иначе, нежели вы, дал мне в
качестве приданого. Если я женюсь на вас, эти деньги будут моими. Мне самому,
мадмуазель, ничего не нужно, кроме глотка воздуха, пока я жив, да ямы в земле,
когда умру. Все, что я имею сверх того, я отдаю своему ребенку. Возьмите – вот
триста тысяч ливров.
Он
выложил на стол пачку билетов, почти насильно сунув их Андре в руку.
– Сударь!
Вы заблуждаетесь: у вас нет ребенка, – проговорила она.
– Как
нет?
– О
каком ребенке вы толкуете? – спросила Андре.
– О
том, которого вы ждете. Разве не вы признались вашему брату Филиппу и графу де
Бальзамо, что беременны и что я, я был тем несчастным…
– Вы
слышали? – вскричала Андре. – Ну что ж, тем лучше, тем лучше. В таком
случае, вот что я вам, сударь, скажу: вы совершили надо мною подлое насилие, вы
овладели мною в то время, пока я спала; вы овладели мною преступно. Я жду
ребенка, это верно. Но у моего ребенка будет только мать, слышите? Вы силой
овладели моим телом, это так, но вы не являетесь отцом моего ребенка!
Схватив
деньги, она швырнула их в бледное лицо несчастного Жильбера.
Его
обуяла такая ярость, что ангел-хранитель Андре, должно быть, в другой раз
содрогнулся от страха за нее. Однако Жильбер обуздал ярость и прошел мимо
Андре, даже не взглянув на нее.
Не успел
он шагнуть за порог, как она бросилась вслед, захлопнула дверь, ставни, окна,
словно заслоняясь целым миром от своего прошлого.
|
