 Увеличить |
Глава 74
Пустившись в путь, наши странники в первый же день увидели
перед собой деревянный мост через речку, а на нем — нищую с крошечной девочкой
на руках; она сидела, прислонясь к перилам моста, и просила милостыню. Ребенок
был бледен, нездоров, истощенная женщина дрожала от лихорадки. Консуэло
почувствовала глубокую симпатию и жалость к несчастным, напомнившим ей мать и
ее собственное детство.
— Вот в таком положении мы бывали не раз, —
сказала она Иосифу, понявшему ее с полуслова и остановившемуся вместе с ней,
чтобы посмотреть на нищенку и расспросить ее.
— Увы, — начала свой рассказ нищенка, — еще
несколько дней тому назад я была счастливейшей женщиной. Я крестьянка из
окрестностей Харманица в Богемии. Пять лет назад я вышла замуж за своего двоюродного
брата, рослого красавца, работягу и лучшего из мужей. Через год после свадьбы
мой бедный Карл, отправившись в горы за дровами, вдруг исчез, и никто не знал,
что с ним приключилось. Мне грозила нищета, и я страшно горевала, предполагая,
что муж либо погиб, свалившись в пропасть, либо растерзан волками. Мне
представлялся случай снова выйти замуж, но я и думать об этом не могла — ведь я
любила мужа и не знала, что с ним приключилось. И как же была я вознаграждена,
дети мои! Однажды вечером, в прошлом году, постучали в дверь; я открыла и тут
же упала на колени: передо мной стоял муж, но, боже милосердный, в каком виде!
Словно привидение: весь высохший, желтый, с блуждающим взглядом, взъерошенными
волосами, обратившимися в ледяные сосульки, с окровавленными босыми ногами,
только что прошедшими неизвестно сколько сотен миль по ужасающим дорогам в
самую жестокую зиму! Но он был так счастлив, вновь обретя жену и бедную
крошечную дочурку, что скоро воспрянул духом, поправился и принялся за работу.
Рассказал он мне, что был похищен разбойниками, которые увезли его очень
далеко, к морю, и там продали в солдатчину прусскому королю. Он прожил три года
в самой мрачной из стран, нес очень тяжелую службу и с утра до вечера получал
побои. Наконец, милые мои дети, ему удалось бежать, дезертировать. Он как
бешеный отбивался от своих преследователей, одного из них убил, а другому вышиб
камнем глаз. Избавившись от них, он шел днями и ночами, прячась, как дикий
зверь, в болотах и лесах. Так он прошел через Саксонию и Богемию. Он был
спасен! Он возвратился ко мне! Ах, как мы были счастливы всю ту зиму, несмотря
на бедность и холод! Одно мучило нас: как бы снова не появились в наших краях
эти хищные птицы, причина всех наших бед. Мы строили планы отправиться в Вену,
явиться к императрице, рассказать ей о нашем горе, добиться ее покровительства,
военной службы для мужа и кое-какой поддержки для меня и ребенка. Но из-за
сильнейшего потрясения, какое я перенесла, увидев вновь Карла, я захворала, и
мы были принуждены всю зиму и все лето провести в горах, выжидая, пока я смогу
пуститься в путь. Все это время мы были постоянно начеку, даже ночью. Наконец
блаженная минута настала! Я чувствовала себя достаточно сильной для ходьбы, а
нашу девчурку, которой нездоровилось, должен был нести на руках отец. Но
злодейка-судьба поджидала нас, когда мы спустились с гор. Мы спокойно шли по
краю малолюдной дороги, не обращая внимания на экипаж, который уже с четверть
часа медленно поднимался в том же направлении. Вдруг экипаж остановился и из него
вышли трое мужчин.
— Это на самом деле он? — воскликнул один из них.
— Да, — ответил другой, кривой. — Он! Он!
Хватай его!
Муж, обернувшись при этих словах, проговорил:
— Ай! Пруссаки! Вот кривой, которому я вышиб глаз, я
его узнаю!
— Беги! Беги! Спасайся! — прошептала я.
Он пустился бежать, но тут один из этих мерзавцев бросился
ко мне, свалил на землю и приставил пистолет к моей голове и к голове моей
девочки. Не приди ему в голову эта дьявольская мысль, муж был бы спасен, так
как бегал он лучше этих бандитов, да и был впереди них. Но на вопль,
вырвавшийся у меня. Карл обернулся и, при виде дочери под дулом пистолета, с
громким криком побежал обратно, чтобы предотвратить выстрел. Когда изверг,
наступивший на меня ногой, увидел мужа на таком расстоянии, что тот мог его
услышать, он крикнул:
— Сдавайся или я их убью! Сделай только один шаг, и все
кончено!
— Сдаюсь! Сдаюсь! Я здесь! — ответил бедный мой
муж и помчался к ним быстрее, чем убегал, несмотря на катившиеся под ноги камни
и знаки, которые я делала ему, умоляя оставить нас и дать нам умереть.
Когда Карл попал в руки этих зверей, они принялись его бить
и били до крови. Я бросилась было защищать мужа, но они и меня избили. Видя,
что его вяжут по рукам и ногам, я стала рыдать и громко застонала. Злодеи объявили
мне, что если я тотчас же не замолчу, они прикончат ребенка, и уже вырвали его
у меня. Тогда Карл сказал мне:
— Замолчи, жена, приказываю тебе! Подумай о нашей
девочке!
Я послушалась; но когда эти чудовища связали мужа и
принялись затыкать ему рот кляпом, приговаривая: «Да, да, плачь! Больше ты его
не увидишь, мы сейчас его повесим! «, сердце у меня перевернулось, и я замертво
упала на дорогу.
Не знаю, сколько времени я пролежала в пыли. Когда я открыла
глаза, была уже ночь. Бедная моя дочурка, прижавшись ко мне, дрожала,
надрываясь от рыданий. На дороге виднелось кровавое пятно да след от колес
экипажа, увезшего моего мужа. Я просидела там еще час-другой, пытаясь успокоить
и отогреть окоченевшую и перепуганную до полусмерти Марию. Наконец, собравшись
с мыслями, я рассудила, что разумнее не бежать за похитителями, догнать которых
я была не в силах, а заявить о случившемся властям в ближайшем городе,
Визенбахе. Так я и поступила, а затем решила продолжать свой путь в Вену,
броситься там к ногам императрицы и молить ее походатайствовать перед прусским
королем об отмене смертного приговора мужу. Ее величество могла бы потребовать
выдачи его, как своего подданного, в том случае если бы не удалось настигнуть
вербовщиков. И вот, на милостыню, поданную мне в епископстве Пассау, где я
рассказала о своем несчастье, доехала я на телеге до Дуная, а оттуда на лодке
спустилась вниз по реке до Мелка. Но теперь средства мои истощились. Люди,
которым я рассказываю о случившемся, принимают меня, должно быть, за мошенницу,
не верят мне и дают так мало, что остается только идти пешком. Хорошо, если
через пять-шесть дней я доберусь до Вены и не погибну от усталости, я совсем
больна, да и горе лишило меня последних сил. А теперь, милые мои детки, если
есть возможность помочь мне немного, сделайте это, пожалуйста: мне больше
нельзя ждать, надо идти и идти, как «вечный жид», пока не добьюсь
справедливости.
— Хорошая вы моя! Бедная моя! — воскликнула
Консуэло, обнимая нищенку и плача от радости и сострадания. — Мужайтесь!
Мужайтесь! Надейтесь! Успокойтесь! Муж ваш освобожден. Он сейчас скачет на
добром коне по направлению к Вене, с туго набитым кошельком в кармане.
— Что вы говорите? — воскликнула жена дезертира, и
глаза ее покраснели, а губы судорожно задергались. — Вы его знаете? Вы
видели его? О господи! Боже великий! Боже милосердный!
— Что вы делаете! — остановил Иосиф свою
подругу. — А если эта радость ложная, если дезертир, которому мы помогли
спастись, не муж ее?
— Он самый, Иосиф! Говорю тебе, это он! Вспомни
кривого, вспомни приемы синьора Пистолета! Вспомни, как дезертир говорил, что
он человек семейный и австрийский подданный! Впрочем, в этом очень легко
убедиться. Каков из себя ваш муж?
— Рыжий, с зелеными глазами, широколицый, ростом пять
футов восемь дюймов; нос немного приплюснутый, лоб низкий, — словом,
красавец мужчина!
— Так, верно! — сказала, улыбаясь,
Консуэло. — А как он был одет?
— Плохонький зеленый дорожный плащ, коричневые штаны,
серые чулки.
— И это похоже! А на вербовщиков вы обратили внимание?
— Обратила ли я внимание на вербовщиков! Пресвятая дева
Мария! Да их страшные лица всегда будут перед моими глазами!
Тут бедная женщина с большими подробностями описала синьора
Пистолета, кривого и Молчальника.
— Был там еще четвертый, — добавила она, — он
оставался при лошади и ни во что не вмешивался. У него было толстое равнодушное
лицо, показавшееся мне даже более жестоким, чем у остальных; когда я плакала, а
мужа колотили и вязали веревками, словно какого-нибудь убийцу, этот толстяк
преспокойно распевал и играл на губах, словно на инструменте: брум, брум, брум.
Ах! Что за каменное сердце!
— Ну, это Мейер! — воскликнула Консуэло, обращаясь
к Иосифу. — Неужели ты и теперь еще сомневаешься? Это же его милая
привычка все время петь, подражая трубе!
— Правда, — согласился Иосиф. — Значит, при
нас действительно освободили Карла! Слава богу!
— Да, да! Прежде всего надо благодарить господа! —
воскликнула бедная женщина,
бросаясь на колени. — А ты, Мария, — обратилась
она к своей девчурке, — целуй землю вместе со мной, благодари
ангелов-хранителей и пресвятую деву: твой папа нашелся, и мы скоро его увидим!
— Скажите мне, милая, — спросила Консуэло, —
у Карла тоже есть обыкновение, когда он очень счастлив, целовать землю?
— Да, дитя мое, он всегда так делает. Вернувшись после
своего дезертирства, он ни за что не хотел войти в дом, пока не поцеловал
порога.
— Что это, обычай вашей страны?
— Нет, его собственная привычка. Он и нас обучил, и это
всегда приносит нам счастье.
— Конечно, его мы и видели, — сказала
Консуэло, — на наших же глазах, поблагодарив своих избавителей, он
поцеловал землю. Ты ведь заметил, Беппо?
— Конечно, заметил! Он самый! Теперь не может быть
никаких сомнений! — Дайте же прижать вас к сердцу, ангелочки мои, —
воскликнула жена Карла, — какую весть вы мне принесли! Расскажите мне обо
всем.
Иосиф передал все, как было. Когда бедная женщина излила
весь восторг, всю благодарность небесам и Иосифу с Консуэло, которых она
справедливо считала главными спасителями мужа, она спросила, как же ей теперь
разыскать его.
— Думаю, — сказала Консуэло, — что вам лучше
всего продолжать свой путь. Вы найдете мужа в Вене, если не встретитесь с ним
еще дорогой. Несомненно, первой его заботой, когда он попадет в Вену, будет
доложить обо всем императрице, а затем просить полицию сообщить по всей стране
ваши приметы. Конечно, он не преминул рассказать о случившемся в каждом
сколько-нибудь значительном городе, через который проезжал, и расспрашивал в
пути, не видел ли кто вас. Если вы доберетесь до Вены раньше него — смотрите,
сейчас же сообщите полиции свой адрес, чтобы Карлу, когда он появится в городе,
тотчас передали его.
— Но что это за полиция? Где она помещается? Я ровно
ничего в этом не смыслю. Такой огромный город! Я, бедная крестьянка, совсем там
потеряюсь!
— Знаете, — сказал Иосиф, — у нас самих
никогда подобных дел не бывало, и мы тоже ничего не смыслим в них, но вы
попросите первого встречного провести вас в прусское посольство, а там спросите
господина барона фон…
— Осторожно, Беппо, — прошептала Консуэло,
напоминая Иосифу, что не следует компрометировать барона, вмешивая его в эту
историю.
— Ну, а граф Годиц?
— Да, к графу можно обратиться. Он сделает из тщеславия
то, что его спутник сделал бы из самоотверженности. Разыщите дворец маркграфини
Байрейтской, — сказала Консуэло женщине, — и передайте ее мужу
записку, которую я сейчас напишу.
Консуэло вырвала листок из записной книжки Иосифа и
карандашом написала следующее:
«Консуэло Порпорина, примадонна театра Сан-Самуэле в
Венеции, она же бывший синьор Бертони, странствующий певец в Пассау, поручает
благородному сердцу графа Годица-Росвальда жену Карла, дезертира, которого Ваше
сиятельство вырвали из рук вербовщиков и осыпали своими милостями. Порпорина
льстит себя надеждой отблагодарить господина графа за его покровительство в
присутствии маркграфини, если господин граф окажет певице честь, разрешив ей
выступить в малых покоях ее высочества».
Консуэло старательно вывела свою подпись и посмотрела на
Иосифа. Он ее понял и вынул кошелек. По молчаливому соглашению, в порыве великодушия,
они отдали бедной женщине последние два золотых, оставшихся от подарка Тренка,
чтобы она смогла на лошадях добраться до Вены. Затем, доведя ее до ближайшей
деревни, они помогли ей нанять скромный экипаж. После этого они накормили ее,
снабдили кое-какими пожитками, истратив на это остаток своего скромного
достояния, и отправили в путь-дорогу счастливейшее создание, только что
возвращенное ими к жизни.
Тут Консуэло, смеясь, спросила, осталось ли что-нибудь у них
в кошельке. Иосиф потряс над ухом скрипкой и ответил:
— Только звуки! Консуэло блестящей руладой попробовала
голос под открытым небом и воскликнула:
— И сколько еще звуков! — затем весело протянула
руку своему товарищу и, горячо пожав его руку, сказала: — Молодец, Беппо!
— И ты тоже! — ответил Иосиф, смахивая набежавшую
слезу и громко смеясь при этом.
|
